Жизнь этого парня  - Тобиас Вулф

Я не беспокоился на его счет. Он был слишком мелким, работал механиком. Одежда его была несуразной – хоть и не могу сказать, в чем именно. Мы приехали за столько километров вовсе не к нему. Он даже жил не в Сиэтле, а в местечке под названием Чинук – крохотная деревушка в трех часах езды от Сиэтла вверх по Каскад Маунтинс. Кроме того, он уже был женат. У него было трое детей, которые жили вместе с ним, все подростки. Я знал, что моя мать никогда бы не впуталась в подобный бардак.

И даже несмотря на то что Дуайт продолжал ездить с гор, чтобы увидеть мою мать, каждые вторые выходные, а затем и каждый уикенд, казалось, он чувствовал, что его случай безнадежен. Его внимание к матери было таким щенячьим, таким раболепным, будто он знал, что вероятность прибрать ее к рукам трогательно ничтожна. И даже находиться в ее присутствии – большаая удача, которая зависит от его почтения, хвастливой лжи, оптимизма и всякого рода хорошего настроения.

Он старался изо всех сил. Для того чтобы заметить подобный тип старания, нет глаза острее, чем глаз соперника, который, может, является ребенком. Я взялся за это дело с усердием и отмечал каждый промах Дуайта: его привычку облизывать губы, метать взгляд от одного лица к другому в поисках малейших признаков несогласия или скуки, его неуверенную улыбку, фальшивый тембр смеха, когда он рассказывал шутки, которые на самом деле не понимал.

Никто не мог просто пойти на кухню и сделать себе напиток, Дуайт обязательно должен был вскочить и сделать это сам. Никто не мог открыть дверь или надеть пальто без его помощи. Никто не мог даже курить свои собственные сигареты. Нужно было непременно брать у Дуайта и покоряться продолжительному спектаклю с прикуриванием. Он вынимал из бархатного футлярчика зажигалку «Зиппо» с монограммой; открывал со щелчком крышку о свою брючину; демонстративно делал паузу, глядя на высокое пламя с короной маслянистого дымка, и затем весь ритуал повторял в обратном порядке.

Я был хорошим мимом или, лучше сказать, жестоким, и Дуайт был легкой мишенью. Я принимался за эту комедию сразу, как он покидал наш дом. Моя мать и Кэти старались не смеяться, но у них не получалось, и они все равно хохотали. То же делала Мэриан, хотя в действительности вовсе не потешалась над Дуайтом.

– Дуайт не так уж плох, – обычно замечала она матери, и та кивала в ответ.

– Он очень мил, – добавляла Мэриан, и мать уже не кивала и говорила:

– Джек, довольно.

* * *

День благодарения мы провели в Чинуке с Дуайтом и его детьми. Снег выпал несколько дней назад. Он растаял в долине, но все еще покрывал деревья на склонах, которые были фиолетовыми от теней, когда мы приехали. Хотя был еще день, солнце уже садилось за горы.

Дети Дуайта вышли, чтобы поприветствовать нас, когда мы подъехали к дому. Двое старших, мальчик и девочка, ждали у порога, а девочка примерно моего возраста подбежала к моей матери и обхватила ее руками за талию. Я чувствовал полное отвращение. Девочка была с худым лицом и костлявая, а на затылке у нее виднелась плешь размером с серебряный доллар. Она как-то странно сопела, когда схватила мою мать, которая, вместо того чтобы оттолкнуть это создание, засмеялась и обняла ее в ответ.

– Это Перл, – сказал Дуайт и незаметно высвободил мать из ее объятий. Перл осмотрела меня. Она не улыбалась, так же как и я.

Мы подошли к дому и познакомились с другими двумя. Оба были выше Дуайта. У Скиппера была клинообразная голова, плоская сзади и острая спереди, с близко посаженными глазами и длинными крыльями носа. Он носил короткую стрижку ежик. Скиппер рассматривал меня с вежливым равнодушием и переключил внимание на мою мать, приветствуя ее с серьезной, но безупречной любезностью. Норма просто сказала: «Привет!» – и взъерошила мои волосы. Я поднял на нее взгляд, и пока мы были в Чинуке два дня, я не смотрел на нее только в те моменты, когда спал или когда кто-нибудь проходил между нами.

Норме было семнадцать, она была зрелая и хорошенькая. Губки ее были полными и красными и всегда чуть припухшими, как после сна. Двигалась она тоже как-то сонно, медлительно, часто потягиваясь. Когда она расправляла руки, ее блузка туго натягивалась и слегка раздвигалась между пуговицами, открывая молочные ломтики живота. У нее была белоснежная кожа. Густые рыжие волосы, которые она сонно откидывала назад. Зеленые глаза с коричневыми пятнышками. Она пользовалась лавандовой водой, и слабенькая сладость запаха смешивалась с теплом, которое от нее исходило. Иногда, просто дурачась, не думая ни о чем таком, она могла положить руку мне на плечо и стукнуть меня бедром или притягивала меня к себе.

Если Норма замечала мой неморгающий взгляд, она считала это само собой разумеющимся. Она никогда не показывала виду, что удивлена или смущена. Когда наши глаза встречались, она улыбалась.

Мы занесли наши сумки внутрь и пошли осматривать дом. Это на самом деле был не совсем дом, а половина барака, где размещались немецкие военнопленные. После войны эти бараки были переделаны в двухквартирные дома. Семья по фамилии Миллер жила в одной половине дома, семья Дуайта – в другой, с тремя спальнями, которые соединялись с кухней, столовой и гостиной через коридор. Комнаты были маленькими и темными. Со скрещенными на груди руками мать всматривалась в эти комнаты, делано восторгаясь. Дуайт чувствовал ее сдержанность. Он размахивал руками, озвучивая планы по поводу переделки дома. Мать не удержалась и дала несколько собственных рекомендаций, которые понравились Дуайту настолько, что он принял их все, незамедлительно.

После ужина мать пошла вместе с Дуайтом на встречу с его друзьями. Я помогал Норме и Перл мыть посуду, затем Скиппер достал «Монополию», и мы сыграли две партии. Перл выиграла обе, потому что относилась к игре серьезнее всех. Она подозрительно смотрела на нас и повторяла правила, а сама тайно торжествовала по поводу своей растущей кучи ценных бумаг и денег. После выигрыша она указала нам на то, что, по ее мнению, мы сделали неправильно.

Мать разбудила меня, когда вернулась. Мы спали на одном раскладном диване в гостиной, и она без конца ворочалась и взбивала подушку. Она никак не могла улечься. Когда я спросил, в чем дело, она ответила:

– Ни в чем. Спи давай.

Затем она поднялась на локоть и прошептала:

– Что ты думаешь?

– Они хорошие. Норма замечательная.

– Они все замечательные, – сказала мама.

Она снова улеглась на спину. Все еще шепотом сказала, что они ей все понравились, но что она чувствует спешку. Она не хотела спешить.

– Это правильно, – сказал я.

Она сказала, что у нее действительно стало получаться на работе. Она чувствовала, что начала чего-то достигать. Она не хотела останавливаться, не сейчас. Понимаю ли я, что она имеет в виду?